|
|
Общественно политический журнал
"Сибирское богатство" № 3' (41)
2006
Людмила
БАРАБАНОВА
Счастье
с горем пополам
«В
философских итогах 20 века Юрий
Михайлович Федоров останется
единственным выдающимся
самобытным русским философом. Он
открыл в нашем пестром мире
системность подобно тому, как
Умберто Эко открыл в
средневековье свободу невидимую
самому этому времени»
Эти
слова принадлежат профессору,
академику РАЕН Валентине
Федотовой. Я вынуждена начать с
чужого голоса, бессильная
самостоятельно взвесить
значимость философской системы,
оставленной нам Ю.Федоровым. Нет у
меня такого мировоззренческого
диапазона. Есть только чувство,
что моя жизненная дорожка
пересеклась с мыслительным
поиском великого исследователя,
направленным на выявление места и
роли человека в системе
мироздания. Человек - и система
мироздания!
Я
встретилась с Юрием Михайловичем
в издательстве Тюменского
университета в 1997 году.
По преимуществу это
было деловое общение: он принес
рукопись лекций «Социальная
психология», а я ее редактировала.
Хотя можно сказать точнее: не
принес, а приносил порциями,
являясь в редакцию раз в неделю, -
безукоризненно элегантный,
статный, с осанкой полковника (каковым
он и был). А мое редактирование
сводилось в основном просто к
чтению великолепно изложенного (и
вычищенного на компьютере) текста,
покорявшего математически
стройной доказательностью и
блеском культурной эрудиции.
Правда, это «просто чтение»
оказалось очень нелегким и
замедленным. Текст представлял
собой такую концентрацию смыслов,
что невозможно было «зазеваться»
- иначе не поймать нить мысли.
Проблематика социально-психологического
знания - это еще куда ни шло... Но
Федоров выясняет природу и
границы этого знания с позиций
онтологической антропологии(особенно
во второй части книги).
Нет, попробую все-таки обойтись
без терминов. Главный вопрос,
который волнует Федорова: кто
есть человек? Творец смыслов
своего бытия или послушный
исполнитель, ангажированный
общественными структурами для
выполнения их идеологического
заказа?
Если человек - творец,
то на нем лежит ответственность
за судьбы мира. Тогда он должен
предотвратить, казалось бы,
неминуемую природную катастрофу.
Монументальный труд Федорова
«Сумма антропологии»
(из трех книг) обсуждался в
Институте философии РАН, на
всемирных конгрессах философов:
на одном из них Федоров получил
слово для изложения своей
концепции мироздания, и диалог с
аудиторией затянулся на 5 часов.
Вот такого масштаба мыслитель жил
среди нас (он скончался в 2001 году,
едва успев отметить свое 65-летие).
И вдруг узнаю, что жива мать Юрия
Михайловича Екатерина Петровна
Ковалева, ей 91 год, она потеряла
зрение, но сохранила ясность ума.
Понятно, что я поспешила с ней
встретиться. Конечно, я сознаю,
что истоки философской
созерцательности у человека с
тридцатилетней офицерской
карьерой - это тайна за семью
печатями. И все-таки какой-то свет
может пролить мать на
формирование столь недюжинного
ума ?..
Екатерина Петровна встретила
меня на редкость приветливо, с
открытым сердцем. Как только
начались наши беседы, я поняла,
что мне придется выйти за рамки
первичного замысла (воспоминания
о сыне). Личность самой Екатерины
Петровны предстала передо
мной такой
самодостаточной и сильной, ее
взгляд на жизнь показался мне
таким утешительно мудрым, что я
стала записывать ее признания о
собственной жизни. Находясь на
десятом десятке лет, она
эмоционально способна говорить
стихами. Вот какой это человек!
Юрий Михайлович сказал бы: «В душе
каждого из нас свою обитель
находит Дух».
СОН ОБ ИШИМЕ
Многие
годы меня преследовал один и тот
же сон: ясно вижу кусок улицы
Просвещения - два дома, где жила
моя тетя Анна Федоровна Селицкая,
а напротив - тюрьма, кинотеатр,
городской сад и спуск к реке Ишим.
Я понимаю, что Ишим снился мне
неспроста: в годы скитаний и
невзгод душа вспоминала самое
безоблачное и беспечное время -
детство.
С купеческим домом Селицких мы
породнились вот как. Селицкий
имел в Ишиме магазины и, видимо,
какое-то производство, потому что
постоянно ездил по деревням и
скупал кожи. И
однажды он пожаловал
в дом моего деда Федора
Александрова в селе Уктуз
Бердюжского района. Оформили
сделку, и Селицкий распрощался, да
только вдруг
снова звон бубенцов...
Оказывается, забыли коврик. Но
дело было, конечно, не в коврике,а
в красавице Анне, старшей дочери
деда. Селицкий тут же к ней и
посватался. Анна стала его второй
женой, а овдовел он, как говорили,
по собственной милости:
деспотичный был, лютый, ему ничего
не стоило под пьяную руку и на
мороз выгнать жену. Но это
открылось много позднее.
Именно в доме Селицких жили
потом
младшие сестры Анны - Евгения (моя
мама) и Антонина, когда поступили
в Ишиме в гимназию. Да и я
частенько здесь гостила, когда
родители мои куда-нибудь уезжали.
Моя
мама, коренная сибирячка, училась
в гимназии, когда в Ишим на вечное
поселение в 1912 году прибыли
политические ссыльные. Один из
них - Петр Иванович Ковалев,
уроженец Воронежской губернии,
служил в царской армии и был
приговорен военным трибуналом к
расстрелу за революционную
пропаганду. Потом расстрел
заменили каторжными работами. Шел
этапом из Владикавказа в течение
двух лет, побывал в Таре и
Тобольской каторжной тюрьме,
прежде чем попал в Ишим.
Казалось, они жили в разных мирах -
юная гимназистка и политический
изгой. Но судьба находит случай,
чтобы соединить их. После
благотворительного вечера в
честь ссыльных Евгения
отправилась с собранными
деньгами в дом, где жили
осужденные. Так познакомились
Евгения и Петр Иванович. Ясно, что
они понравились друг другу и,
видимо, сговорились, потому что
вскоре Петр Иванович поехал в
Уктуз свататься. А бабушка,
прослышав, что он
из революционеров,
отказала наотрез. Вскоре она
скончалась, но перед смертью
умоляла Евгению только об одном:
ни за что не выходи за Петра.
Пришлось Петру Ивановичу снова
поехать в Уктуз -теперь уж к
дедушке. Дед оказался сговорчивей.
Он даже дал какие-то средства на
предприятие ссыльных. В 1914 году
Ковалев сотоварищи организовал
артель
по изготовлению
колбас, а позднее они открыли
кондитерскую. Их продукция
отличалась превосходным
качеством, и дела шли в гору. По
крайней мере, лет 5-6 семья наша (а я
родилась в декабре 1914-го) жила
зажиточно. Постепенно артель
распалась, осталось в ней только
два человека: мастер Коральчук и
папа. Но это уж совпало с годами
НЭПа, когда
частное
предпринимательство поощрялось.
Хотя как поощрялось? В 1923 году
отцу предъявили такой чудовищный
налог на имущество, что он
вынужден был все бросить и
скрыться из Ишима: уехал в
Петроград, а потом в родные
воронежские края. Начались наши
скитания.
Ишим,
начало 20-х годов. Катя в нижнем
ряду, вторая слева
АВТОРСКАЯ РЕПЛИКА
Думал ли Петр Иванович, ведя
революционную пропаганду, что
когда-нибудь
он будет
заметать следы от того строя,
который придет на смену
ненавистному ему царскому режиму?
БЛАГОРОДНЫЙ
ПОКРОВИТЕЛЬ
Семья
воссоединилась вновь на
воронежской земле. Но мы нигде не
оседали больше, чем на год.
Сколько мест мы перебрали в своих
кочевьях: станция Сагуны, Россошь,
Ростов, станицы Мичотинская,
Старовеличковская... Наконец, в
станице Новопокровской на Кубани
задержались. Здесь я закончила 8
классов. Казалось, ничто не
предвещало разлуку: летом я с
энтузиазмом работала в сельской
коммуне прицепщицей на комбайне.
Но тут начался страшный голод.
Стали есть собак. Полчища мышей
двинулись к нам с Украины. Папа
сказал: «Пусть мы погибнем от
голода, но ты, Катюша, должна жить».
И повез меня в Сухуми: знакомая
женщина говорила, что там можно
выжить.
Когда мы прибыли в Сухуми и отец
впервые оставил меня одну, знаете,
где Екатерина Петровна с Ольгой
Дроздовой (из рода Селицких). 70-е
годы мне пришлось ютиться? В
конюшне. Знакомая женщина
работала конюхом и могла
разделить со мной миску мамалыги
и место на сене рядом
с
лошадьми.
Я знала, что мое спасение –
попасть в техникум: кто учился,
того кормило государство. Я
выбрала педтехникум, но когда
пришла к директору, он
посоветовал: «Набор закончен,
приходи через год, да смотри не
опоздай». Действительно уж
октябрь был на исходе. Видимо,
отчаяние заставило меня пойти в
Министерство просвещения Абхазии.
Помню, как я бесконечно долго
сидела в приемной какого-то
важного лица. Сидела как истукан,
не в силах подняться. Голова
кружилась от голода. Наконец ко
мне подошел какой-то человек и
участливо спросил: «К кому вы
пришли?» Я прошептала: «Я хочу
учиться».
Так началось мое знакомство с
Володей Маргания (как оказалось,
заместителем министра). Он
пригласил к себе в кабинет и,
видимо, оценив мое полуобморочное
состояние, сказал: «Мне сейчас
надо выйти на двадцать минут, и
чтоб вам не было скучно,
пожалуйста, покушайте», - и тут же
появилось блюдо с хачапури.
Похоже на восточную сказку,
правда? Сказка продолжалась.
Узнав о моем желании учиться в
педтехникуме, Маргания гутже
позвонил его директору и сообщил
мне, что я принята. Но был один
уговор: «Вы будете теперь под моим
наблюдением. Звоните мне в любой
затруднительной ситуации».
Директор техникума действительно
встречал меня на пороге. Может, он
и недолюбливал меня за то, что я
настояла на своем, но виду не
показывал. А Володя Маргания
интересовался всеми моими
успехами. Но мне краснеть перед
ним не пришлось. Я была отличницей,
среди первых пяти девушек Абхазии
получила значок «Ворошиловский
стрелок».
На каникулы друзья-абхазцы
приглашали меня к себе домой.
Более гостеприимных людей я не
встречала никогда.
И дважды преподаватели
скидывались, чтоб купить мне
билет до Новопокровской. Помню,
как однажды приехала и поразилась
мертвой тишине: не лаяли собаки,
не квакали лягушки. Папа, едва
завидев меня, воскликнул:«Катя,
зачем ты приехала? Нам есть нечего».
Пришлось возвращаться в Сухуми. А
ведь все на каникулах. Куда мне
приткнуться? Звоню Володе. Он
сразу распорядился, чтоб мне
открыли комнату в общежитии, и
выдал талоны на питание.
Техникум я окончила с отличием, и
мне дали направление в Сухумский
пединститут. Но как я могла
учиться, если родители мои
умирают с голоду? Надо было
устроиться работать и перетянуть
их к себе. Так я оказалась в
Гудауте, в распоряжении районе.
Меня распределили в высокогорный
район. А как же быть с родителями?
Я решила просить помощи все у той
же палочки-выручалочки. Но как
добраться до Сухуми? Шли
сильнейшие ливни, и движение
автобусов прекратилось: боялись
оползней в горах. И все-таки
вместе с абхазской подругой
Тамарой мы отважились
отправиться пешком.
Володя выслушал меня и сказал
тогда: «Вот вам с Тамарой талоны в
столовую, будет и комната.
Переждите дожди в Сухуми. А в
районе я отправлю с вами письмо».
Письмо не было запечатано, и
Тамара, прочитав его в дороге,
долго не могла прийти в себя: «Там
так о тебе написано, будто ты
святая». Благодаря хлопотам
Володи меня оставили в Гудауте -
преподавать русский язык и
литературу в грузинской школе.
Старшие ученики были одного со
мной возраста.
Удар
пришел неожиданно: Маргания
арестовали как врага народа. Я
оцепенела от горя и недоумения:
как такой бескорыстный человек
может быть врагом народа? Вы
поймите: хоть я и была в расцвете
своей молодости, Володя ни разу
даже не притронулся к моей руке.
АВТОРСКАЯ РЕПЛИКА
Трудно
было бы понять истинную мотивацию
в поведении Маргания, если б мне
самой не довелось испытать, что
такое ментальность горцев. После
окончания Ленинградского
пединститута меня направили в
Армению, и не куда-нибудь, а в
высокогорное захолустье. Однажды
в начале осени я собралась
навестить друзей в соседнем селе.
Останавливаю проходивший мимо
грузовик, и уж когда оказываюсь в
кузове, оцениваю ситуацию: я в
обществе пятерых мужчин, чьи
гортанные армянские восклицания
встревожили меня больше всего. Но
случилось непредвиденное: один из
парней снял пиджак и накинул мне
на плечи, а другой, с веселыми
глазами, достал маленькую флейту
и стал на ней наигрывать. Нежное и
бережное отношение к девушке (как
к сестре) свойственно всем горцам.
И Володя Маргания - не исключение.
Ноя к тому же допускаю мысль, что
он был очарован сиянием чистоты и
целомудрия, исходившим от Катюши.
СПАСИТЕЛЬНОЕ СЛОВО «СБЕРКАССА»
В 1935 году я
вышла замуж, а Юрочка родился в 1936-м.
Между этими событиями - приезд
моих родителей в Гудауту, новое
испытание, разлука. Мой муж Михаил
Гаврилович Федоров – сын
расстрелянного полковника
царской армии. Сам Михаил уже «отмотал»
срок на Беломорканале. А тут
начались новые аресты, и кто-то из
друзей шепнул Мише, что за ним
скоро придут. Стоит ли ждать? -
решил он и задумал срочно
перебраться в Баку, где жил его
сводный брат. Но исчезнуть надо
незаметно. Вот почему мы с ним
отправились в ночь и прошли
пешком до Нового Афона. Здесь я
посадила его в автобус. Мы
расстались.
Наша новая встреча произошла уже
на нефтяных промыслах близ
станции Аляты. Я приехала, едва
Юрочке исполнился месяц. В одной
руке он, в другой - фанерный
чемодан. Мое сердце оборвалось,
как только я увидела эти края:
пустыня, песок, ни деревца и
невыносимая жара. А уж когда Михаил
привез нас на промысел в
девятиметровую хибару, где стояли
три топчана, я совсем упала духом.
Юрочка спал в фанерном чемодане.
Но постепенно ситуация
изменилась к лучшему. Я получила
работу педагога и жилье, а из-за
Юрочки приехали в это пекло мои
родители, оставив в Гудауте дом с
садом. В 1939 году мы перебрались в
Баку, оба преподавали в школе,
поступили учиться заочно в
Бакинский пединститут. Однажды мы
даже позволили себе поехать на
местный курорт в Мардакяны.
Приехали и только разложили вещи -
слышим по радио: началась война.
Михаил добровольцем ушел на фронт,
а меня мобилизовали в феврале 42-го
года - преподавать (в дни войны) в
Исмаилинском районе. Не меня одну,
всего 300 человек - взамен мужчин,
ушедших
на фронт. Сначала я работала
директором русско-армянской
семилетки в глухом селе
Рушанкенде (верхом на лошади
скакали за зарплатой), потом
перевели в райцентр Исмайлы.
Юрочка здесь кончил 2 класса.
Помню, у нас ни одного вечера не
проходило с ним безь чтения вслух.
Читали и при керосиновой лампе, и
при коптилке. Его первыелюбимые
книги: «ДерсуУзала» и «Принц и
нищий» Марка Твена.
Я стала часто болеть малярией.
Питаться нечем. В конце концов
родители уехали с Юрочкой в
станицу Курганную на Кубань. «Они
сыты, они сыты»,- твердила я,
пытаясь заглушить тоску
одиночества.
Конец войны оказался для меня
испытанием. Возвращаюсь в Баку - в
моей
квартире живут люди. Вещи наши
уплыли в чужие руки. Я оказалась
без прописки, без жилья, без денег.
Как жить? Спасибо, меня приютила
азербайджанская семья Гусейна
Муталибова. Но сколько я могла
злоупотреблять их добротой? В
крайнем отчаянии решила
покончить с собой. Прикинула:
проще всего броситься под трамвай.
Простилась с жизнью, размерила
заранее свои шаги и жду, когда
трамвай тронется. И тут вдруг
какая-то сила оторвала мой взгляд
от рельсов – и я вижу надпись «Сберкасса».
В тот же миг я забыла свой адский
план, потому что в голове
сверкнула мысль: в моей сумке
пачка облигаций. Прихожу в
сберкассу, и какую облигацию ни
предъявляю – все выигрыш! Я
выиграла кучу денег.
Приехала к
Гусейну и высыпала все деньги на
стол. Он даже испугался: «Ты что,
банк ограбила?» Я смогла теперь
снять комнату, купить кое-что из
одежды. А главное - привезти
Юрочку из Курганной.
АВТОРСКАЯ Р
ЕПЛИКА
Знаки
Судьбы могут приобретать
причудливую форму. Для
счастливого предзнаменования,
как видите, сгодилось и
прозаическое слово «сберкасса».
Но надо еще уметь читать эти знаки.
Всегда будьте начеку!
Екатерина Петровна с
Ольгой Дроздовой (из рода
Селицких) 1970-е
ВМЕСТЕ
В далекой и теперь чужой стране
Есть
маленький поселок Мардакяны.
Там море, солнце и песок,
Наполнен воздух ароматом пряным.
Так
начинаются стихи, которые я
написала примерно месяц назад.
Сердце переполняет благодарность
Судьбе за то, что в конце концов
после многих мытарств она
приютила нас в райском курортном
месте в сорока километрах от Баку.
Я прожила здесь почти полвека,
работая директором детского дома,
а позднее - преподавателем в
детском туберкулезном санатории.
Юрочка учился в 4-м классе, когда
мы приехали в этот край дворцов,
садов,
бассейнов.
Когда мы получили собственную
квартиру (с окнами на море), то
примкнули к дружной семье народов
в одном дворе, где жили русские,
азербайджанцы, армяне.
Национальные распри тогда не
могли присниться и в страшном сне.
Что омрачало жизнь: Михаил с
фронта совсем другим человеком -
сломленным и озлобленным, и мы
вскоре расстались.
Время было послевоенное, тяжкое,
но ни одного беспризорного
ребенка
вы бы тогда не встретили. Детские
дома обеспечивались хорошо,
получали много
американских подарков.
На время каникул непременно
отправляла Юру в Баку к своим
знакомым. Он очень любил театр, а
Баку славился своей театральной
культурой. Но пожалуй, самым ярким
в его школьные годы стало
увлечение археологией.
Учительница истории познакомила
Юру с профессором Пахомовым, они
привязались друг к другу. Когда
Пахомов собрался на
археологические раскопки
недалеко от Баку, то взял Юру с
собой (он окончил
тогда 8-й класс). Вот откуда идет
вкус Юры к старине.
Юрочка страстно любил море и
собирался после школы поступать в
мореходное училище. Да не повезло:
заболел и попал в больницу. Не
терять же время попусту. Мы решили
отправить его в Москву (к знакомым).
Москва его покорила. Он слал нам
восторженные письма, а потом
попросил моего разрешения на то,
чтоб остаться в столице. Каким-то
образом он оказался в ЦК
комсомола и получил направление
на военный завод в Филях. Я
удивилась его разворотливости,
потому что, видя его врожденную
мягкость, считала его
незащищенным. А он вскоре и жилье
подыскал: приехал в соседний с
Филями поселок Жаворонки и
обратился к председателю
сельсовета, тот и подсказал ему
адрес старушки, у которой он
снимал комнатку и столовался.
Не успел Юрочка приехать в отпуск,
а его уже ждала повестка в армию.
Он служил а авиационном полку под
Ленинградом. Вдруг звонит мне и
сообщает: решил поступить в
высшее военное училище, выбрал
Благовещенск. В училище Юра играл
в драмкружке, его увидел на сцене
режиссер местного театра и
соблазнял актерской карьерой. «Посоветуйте,
мама». Я ответила: «Без
специального образования что ты
будешь делать в театре?» Вопрос
был исчерпан. Кстати,
Благовещенское училище вскоре
расформировали, и Юра в конце
концов завершил высшее военное
образование в Омске (с отличием).
Мардакяны. Бабушка Женя,
Олег, Татьяна, Екатерина Петровна
и Юрий Михайлович.
1970 год
Не могу умолчать об истории
одного знакомства. Как-то, будучи
курсантом, Юра оказался в отпуске
в Москве и зашел на «Мосфильм». Он
увлекался тогда личностью Андрея
Рублева, написал рассказ
«Нерукотворный Спас» и подумывал
о сценарии фильма. На «Мосфильме»,
выслушав его, подсказали:
обратитесь к Вере Павловне
Строевой. Дали адрес. Он приехал
на Большую Полянку с томиком
Хлебникова в руках. Наверное,
именно Хлебников произвел на Веру
Павловну впечатление: она
назначила Юре встречу назавтра, и
он в радостном нетерпении
провел эту ночь на вокзале.
Выяснилось, сценарий уже написан
Андреем Тарковским, но это не
помешало Вере Павловне принять
Юру как родного сына. На долгие
годы завязалась дружба Веры
Павловны с Юрой и со мной. Как
только мы встретились с ним в
Москве, он сразу повел меня в их
дом - Веры Павловны и Григория
Львовича Рошаля, Юра всегда
делился со мной своими друзьями,
вводил в их круг. В доме известных
кинорежиссеров не раз
останавливалась, слушала здесь
речи Ираклия Андроникова, Глеба
Панфилова Сергея Герасимова.
После училища Юра служил в Польше,
выбрав ее из нескольких возможных
вариантов. Однажды на книжном
развале во Вроцлаве Юра отыскал
сборник никому тогда не
известного поэта Анджея
Бартынского. Чем-то автор ему
приглянулся, хотя по-польски он
тогда еще читал со словарем.
Позднее он узнал трагическую
историю поэта: в годы войны
немецкой гранатой ему, тогда
ребенку, изувечило глаза, он
воспитывался в советском
интернате для слепых (почему
хорошо говорил по-русски). Когда в
то лето Юра прибыл в Мардакяны, он
привез два чемодана книг – в
основном альбомы по живописи.
Сидел и переводил Бартынского.
Эти переводы я хранила много лет.
Они увидели свет в Новосибирском
издательстве уже после Юриной
смерти.
Возвращаясь из очередного
отпуска в Польшу, Юра на сутки
задержался в Бресте. Здесь он и
познакомился с Таней. Вскоре они
поженились. Чтобы быть ко мне
ближе, он добился перевода в
Азербайджан. Место службы
выдалось
в настоящем пекле - недалеко от
Ленкорани, где каждая капля воды
на учете.
Олегу, его старшему сыну, было
годика два, когда Юра поступил в
Военно-политическую академию в
Москве. После академии учился в
адъюнктуре и защитил диссертацию.
В Тюменское военное командное
училище Юра приехал заведовать
кафедрой общественных наук, когда
Олегу было лет девять (значит, в 73-м).
В годы службы в Тюмени не было ни
одного лета, чтоб мы не
встретились с ним. Обычно он ездил
в Москву принимать экзамены (не
скажу, где), а меня всегда
уведомлял заранее, чтоб купила
билет. Целый месяц в Москве мы
проводили вместе - вечерами,
разумеется. Каждый вечер в театре.
Самым любимым у нас был театр на
Таганке. Ну, а на день Юра
разрабатывал подробный маршрут:
где побывать, что
посмотреть.
В 86-м, заслужив пенсию, сын вышел в
отставку в чине полковника и
приехал ко мне в Мардакяны. В
руках пишущая машинка и дипломат.
Вот здесь-то он и начал вплотную
заниматься наукой, готовился
писать докторскую, сотрудничал с
Институтом философии Академии
наук Азербайджана. Однажды
приходит и рассказывает: «Мама,
мне предложили
в ЦК партии должность - третью по
значимости». А я ему сразу: «Ты же
хотел заниматься наукой. Зачем
тебе это надо?» Он подошел и
поцеловал меня: «Вы у меня умница.
Я уже отказался». Когда начались
конфликты на национальной почве,
мы вместе с ним вернулись в Тюмень.Я-то
вернулась в родные края через 66
лет странствий! Больше мы с Юрой
не разлучались до самого
последнего его вздоха.
АВТОРСКАЯ
РЕПЛИКА
Однажды в
письме из Польши (еще до женитьбы)
Юрий Михайлович написал матери: «Мир
велик, а нас всего трое. Будем
беречь друг друга». Он имел в виду
бабушку, мать и себя. Я не в силах
припомнить случая, когда взрослый
сын и мать так разделяли бы друг с
другом свои духовные интересы.
УЕДИНЕНИЕ
Уже давно,
в те годы, когда Юрочка был
курсантом училища, я подписалась
на «Философскую энциклопедию». В
телефонном разговоре он смеялся
надо мной: «Мама,
Вы хотите стать философом?» Вышло
так, что пригодилось. Философом
стал он. Когда? Не могу сказать.
Наверное, не в один день и час.
Были годы накоплений. Я наблюдала
только неуклонное стремление его
уединиться, сосредоточиться на
своих мыслях. Он защитил
докторскую, написал монографию «Универсум
морали» и три книги «Суммы
антропологии». Все мечтал: «Вот мы
с вами уедем в деревню, и я буду
писать книги».
В 1995-м Юра купил в селе
Заводоуспенском дом с большой
усадьбой. С какой жадностью он
работал на земле! Все
никак не мог привыкнуть, что из
крохотного зернышка вырастает
зеленое чудо. В огороде садил по
плану, аккуратно. Соседи
приходили любоваться, ахали.
Возле дома посадил калинку,
которую принес из леса. Угощал
всех малиной, клубникой. Видя
такого рачительного хозяина,
никто ведь не думал, что его
главная работа идет ночью:
просыпался в три часа ночи - и к
компьютеру Компьютер стоял в моей
комнате, и Юра входил на цыпочках.
Иногда по утрам ко мне прибегал
Дениска, его младший сынок: «Бабушка,
расскажи про богатырев». Я не
решалась нарушить тишину, а Юра
просил: «Мама, расскажите. У меня
сейчас техническая работа».
В замыслах его - еще две книги. Он
говорил не раз, что они сложились
полностью в его голове, осталось
сесть и написать. Не довелось.
Юрочка завещал похоронить себя на
простом сельском кладбище, в
земле, что дала благодатный приют
для его уединения. Он не раз
говорил: «Если что-то случится с
мамой, я не переживу». А я вот
пережила...
Екатерина Петровна.
Заводоуспенка. 2004 год (снимок О.Фёдорова)
АВТОРСКАЯ РЕПЛИКА
Екатерину
Петровну во время рассказа не
раздушили слезы. Мы делали
перерыв, прижимались друг к другу,
и я долго гладила ее большие
ладони... Иногда она словно
забывалась, уходила в себя,
затихала. Что-то видела важное
своим внутренним взором. Может,
вспоминала Юрочку военных лет?
Как он просыпается и сразу
спрашивает: «Мама, у нас есть
корочка хлеба.» Корочка хлеба
была всегда. Мать срезала ее со
своего хлебного пайка.
Январь, февраль 2006
|
|
